твардовский а 22 июня 1941 года чит в шалевич
22 июня 1941 года (Александр Трифонович Твардовский)
Всё, всё у сердца на счету,
Всё стало памятною метой.
Стояло юное, в цвету,
Едва с весной расставшись лето;
Стояла утренняя тишь,
Был смешан с медом воздух сочный;
Стекала капельками с крыш
Роса по трубам водосточным;
И рог пастуший в этот час
И первый ранний запах сена…
Всё, всё в памяти у нас,
Всё до подробности бесценно:
Как долго непросохший сад
Держал прохладный сумрак тени;
Как затевался хор скворчат –
Весны вчерашней поколенья;
Как где-то радио в дому
В июньский этот день вступало
Ещё не с тем, о чём ему
Вещать России предстояло;
Как у столиц и деревень
Текло в труде начало суток;
Как мы теряли этот день
И мир – минуту за минутой;
Как мы вступали за черту,
Всё, всё у мира на счету,
И счёт доныне не оплачен.
Мы так простились с мирным днём,
И нам в огне страды убойной
От горькой памяти о нём
Четыре года было больно.
Нам так же больно и теперь,
Когда опять наш день в расцвете,
Всей болью горестных потерь,
Что не вернуть ничем на свете.
У нас в сердцах та боль жива,
И довоенной нашей были
Мы даже в пору торжества
Не разлюбили, не забыли.
Не отступили ни на пядь
От нашей заповеди мира:
Не даст солгать вдова иль мать,
Чьи души горе надломило…
Во имя счастья всех людей
Полны мы воли непреклонной –
В годах, в веках сберечь наш день,
Наш мирный день, июнь зелёный.
1950
Понравилась статья? Подпишитесь на канал, чтобы быть в курсе самых интересных материалов
Твардовский а 22 июня 1941 года чит в шалевич
Всё, всё у сердца на счету,
Всё стало памятною метой.
Стояло юное, в цвету,
Едва с весной расставшись, лето;
Стояла утренняя тишь,
Был смешан с медом воздух сочный;
Стекала капельками с крыш
Роса по трубам водосточным;
И рог пастуший в этот час,
И первый ранний запах сена…
Всё, всё на памяти у нас,
Всё до подробностей бесценно:
Как долго непросохший сад
Держал прохладный сумрак тени;
Как затевался хор скворчат –
Весны вчерашней поколенья;
Как где-то радио в дому
В июньский этот день вступало
Еще не с тем, о чем ему
Вещать России предстояло;
Как у столиц и деревень
Текло в труде начало суток;
Как мы теряли этот день
И мир – минуту за минутой;
Как мы вступали за черту,
Где труд иной нам был назначен, –
Всё, всё у мира на счету.
И счет доныне не оплачен.
Мы так простились с мирным днем,
И нам в огне страды убойной
От горькой памяти о нем
Четыре года было больно.
22 ИЮНЯ 1941 ГОДА
Степан Щипачев
Казалось, было холодно цветам,
и от росы они слегка поблёкли.
Зарю, что шла по травам и кустам,
обшарили немецкие бинокли.
Цветок, в росинках весь, к цветку приник,
и пограничник протянул к ним руки.
А немцы, кончив кофе пить, в тот миг
влезали в танки, закрывали люки.
Такою все дышало тишиной,
что вся земля еще спала, казалось.
Кто знал, что между миром и войной
всего каких-то пять минут осталось!
Я о другом не пел бы ни о чем,
а славил бы всю жизнь свою дорогу,
когда б армейским скромным трубачом
я эти пять минут трубил тревогу.
22 ИЮНЯ 1941 ГОДА
ВИКТОР ГАНШИН
В рассвет течёт неспешная река.
Крадётся сон, смежить пытаясь веки.
Туманом смыло ближние стога…
Остановить бы этот миг навеки!
В победный май отсюда путь пролёг,
Увенчанный немеркнущим салютом,
И первым сделал в эту даль рывок
Солдат, провоевавший три минуты.
ИЮНЬ 41 ГОДА
А. Пугаченков и А. Харчиков
Во славу всех павших была рождена
Моя поминальная ода.
Судьбой эта дата России дана:
Июнь 41-го года.
Здесь первые танки пошли на таран,
Бросалась в атаку пехота.
В немецком тылу породил партизан
Июнь 41-го года.
Громили врагов на морях, под водой
Гвардейцы Советского флота.
Поднял всю Россию на битву с ордой
Июнь 41-го года!
Сражалась Россия сверх меры и сил,
Врагу не давая прохода.
Фашистам начало конца возвестил
Июнь 41-го года!
Спасло в сорок первом родную страну
Единство Вождя и Народа.
Солдат наш Победой закончил войну
Весной сорок пятого года!
Не танцуйте сегодня, не пойте.
В предвечерний задумчивый час
Молчаливо у окон постойте,
Вспомяните погибших за нас.
Там, в толпе, средь любимых, влюблённых,
Средь весёлых и крепких ребят,
Чьи-то тени в пилотках зелёных
На окраины молча спешат.
Им нельзя задержаться, остаться –
Их берёт этот день навсегда,
На путях сортировочных станций
Им разлуку трубят поезда.
Окликать их и звать их – напрасно,
Не промолвят ни слова в ответ,
Но с улыбкою грустной и ясной
Поглядите им пристально вслед.
Той первой ночью
Н. Браун
Ещё той ночью игры снились детям,
Но грозным рёвом, не пустой игрой,
Ночное небо взрезав на рассвете,
Шли самолёты на восток.
Их строй
Нёс, притаясь, начало новой ноты,
Что, дирижёрским замыслам верна,
Зловещим визгом первого полёта
Начнёт запев по имени — война.
Но дирижер не знал, что в этом звуке,
Где песнь Победы чудилась ему,
Звучат народа собственного муки,
Хрипит Берлин, поверженный в дыму.
Той первой ночью, в ранний час рассвета,
Спала земля в колосьях и цветах,
И столько было света,
Столько цвета,
Что снились разве только в детских снах.
Той ночью птицы еле начинали
Сквозь дрёму трогать флейты и смычки,
Не ведая, что клювы хищной стаи
Идут, уже совсем недалеки.
Там где-то стон растоптанной Европы,
А здесь заставы день и ночь не спят.
Притих в лазурной дымке Севастополь.
Притих под белой ночью Ленинград.
Штыки постов глядятся в воды Буга.
Ещё России даль объята сном…
Но первой бомбы вой коснулся слуха,
И первый гром — и первый рухнул дом.
И первый вопль из детской колыбели,
И материнский, первый, страшный крик,
И стук сердец, что сразу очерствели
И шли в огонь, на гибель, напрямик.
И встал в ту ночь великий щит народа
И принял в грудь ударов первый шквал,
Чтоб год за годом, все четыре года,
Не утихал сплошной девятый вал…
… Всё отошло. Заволоклось туманом.
И подняла Победа два крыла.
Но эта ночь, как штыковая рана,
Навек мне сердце болью обожгла.
Тот самый длинный день в году
К. Симонов
Тот самый длинный день в году
С его безоблачной погодой
Нам выдал общую беду
На всех, на все четыре года.
Она такой вдавила след
И стольких наземь положила,
Что двадцать лет и тридцать лет
Живым не верится, что живы.
И к мертвым выправив билет,
Всё едет кто-нибудь из близких
И время добавляет в списки
Еще кого-то, кого-то нет.
Довоенный вальс
Феликс Лаубе
Мирное небо над крепостью Бреста,
В тесной квартире счастливые лица.
Вальс. Политрук приглашает невесту,
Новенький кубик блестит на петлице.
А за окном, за окном красота новолунья,
Шепчутся с Бугом плакучие ивы.
Год сорок первый, начало июня.
Все ещё живы, все ещё живы,
Все ещё живы, все, все, все.
Смотрит на Невском с афиши Утёсов,
В кинотеатрах идёт «Волга-Волга».
Снова Кронштадт провожает матросов:
Будет учебным поход их недолго.
А за кормой, за кормой белой ночи раздумье,
Кружатся чайки над Финским заливом.
Год сорок первый, начало июня.
Все ещё живы, все ещё живы,
Все ещё живы, все, все, все.
Мимо фасада Большого театра
Мчатся на отдых, трезвоня, трамваи.
В классах десятых экзамены завтра,
Вечный огонь у Кремля не пылает.
Всё впереди, всё пока, всё пока накануне:
Двадцать рассветов осталось счастливых:
Год сорок первый, начало июня.
Все ещё живы, все ещё живы,
Все ещё живы, все, все, все.
Вальс довоенный напомнил о многом,
Вальс воскресил дорогие нам лица,
С кем нас свела фронтовая дорога,
С кем навсегда нам пришлось разлучиться.
Годы прошли, и опять за окном тихий вечер.
Смотрят с портретов друзья молчаливо.
В памяти нашей сегодня и вечно
Все они живы, все они живы,
Все они живы, все, все, все.
Адрес страницы сайта, нарушающей, по Вашему мнению, авторские права;
Ваши ФИО и e-mail;
Документ, подтверждающий авторские права.
22 ИЮНЯ
«Тот самый длинный день в году»
22 июня 1941 года
Александр Твардовский
Всё, всё у сердца на счету,
Всё стало памятною метой.
Стояло юное, в цвету,
Едва с весной расставшись, лето;
Стояла утренняя тишь,
Был смешан с медом воздух сочный;
Стекала капельками с крыш
Роса по трубам водосточным;
И рог пастуший в этот час,
И первый ранний запах сена…
Всё, всё на памяти у нас,
Всё до подробностей бесценно:
Как долго непросохший сад
Держал прохладный сумрак тени;
Как затевался хор скворчат –
Весны вчерашней поколенья;
Как где-то радио в дому
В июньский этот день вступало
Еще не с тем, о чем ему
Вещать России предстояло;
Как у столиц и деревень
Текло в труде начало суток;
Как мы теряли этот день
И мир – минуту за минутой;
Как мы вступали за черту,
Где труд иной нам был назначен, –
Всё, всё у мира на счету.
И счет доныне не оплачен.
Мы так простились с мирным днем,
И нам в огне страды убойной
От горькой памяти о нем
Четыре года было больно.
22 ИЮНЯ 1941 ГОДА
Степан Щипачев
Казалось, было холодно цветам,
и от росы они слегка поблёкли.
Зарю, что шла по травам и кустам,
обшарили немецкие бинокли.
Цветок, в росинках весь, к цветку приник,
и пограничник протянул к ним руки.
А немцы, кончив кофе пить, в тот миг
влезали в танки, закрывали люки.
Такою все дышало тишиной,
что вся земля еще спала, казалось.
Кто знал, что между миром и войной
всего каких-то пять минут осталось!
Я о другом не пел бы ни о чем,
а славил бы всю жизнь свою дорогу,
когда б армейским скромным трубачом
я эти пять минут трубил тревогу.
22 ИЮНЯ 1941 ГОДА
Виктор Ганшин
В рассвет течёт неспешная река.
Крадётся сон, смежить пытаясь веки.
Туманом смыло ближние стога…
Остановить бы этот миг навеки!
В победный май отсюда путь пролёг,
Увенчанный немеркнущим салютом,
И первым сделал в эту даль рывок
Солдат, провоевавший три минуты.
22 июня
В. Шефнер
Не танцуйте сегодня, не пойте.
В предвечерний задумчивый час
Молчаливо у окон постойте,
Вспомяните погибших за нас.
Там, в толпе, средь любимых, влюблённых,
Средь весёлых и крепких ребят,
Чьи-то тени в пилотках зелёных
На окраины молча спешат.
Им нельзя задержаться, остаться –
Их берёт этот день навсегда,
На путях сортировочных станций
Им разлуку трубят поезда.
Окликать их и звать их – напрасно,
Не промолвят ни слова в ответ,
Но с улыбкою грустной и ясной
Поглядите им пристально вслед.
* * *
Той первой ночью
Н. Браун
Ещё той ночью игры снились детям,
Но грозным рёвом, не пустой игрой,
Ночное небо взрезав на рассвете,
Шли самолёты на восток.
Их строй
Нёс, притаясь, начало новой ноты,
Что, дирижёрским замыслам верна,
Зловещим визгом первого полёта
Начнёт запев по имени — война.
Но дирижер не знал, что в этом звуке,
Где песнь Победы чудилась ему,
Звучат народа собственного муки,
Хрипит Берлин, поверженный в дыму.
Той первой ночью, в ранний час рассвета,
Спала земля в колосьях и цветах,
И столько было света,
Столько цвета,
Что снились разве только в детских снах.
Той ночью птицы еле начинали
Сквозь дрёму трогать флейты и смычки,
Не ведая, что клювы хищной стаи
Идут, уже совсем недалеки.
Там где-то стон растоптанной Европы,
А здесь заставы день и ночь не спят.
Притих в лазурной дымке Севастополь.
Притих под белой ночью Ленинград.
Штыки постов глядятся в воды Буга.
Ещё России даль объята сном…
Но первой бомбы вой коснулся слуха,
И первый гром — и первый рухнул дом.
И первый вопль из детской колыбели,
И материнский, первый, страшный крик,
И стук сердец, что сразу очерствели
И шли в огонь, на гибель, напрямик.
И встал в ту ночь великий щит народа
И принял в грудь ударов первый шквал,
Чтоб год за годом, все четыре года,
Не утихал сплошной девятый вал…
… Всё отошло. Заволоклось туманом.
И подняла Победа два крыла.
Но эта ночь, как штыковая рана,
Навек мне сердце болью обожгла.
Тот самый длинный день в году
К. Симонов
Тот самый длинный день в году
С его безоблачной погодой
Нам выдал общую беду
На всех, на все четыре года.
Она такой вдавила след
И стольких наземь положила,
Что двадцать лет и тридцать лет
Живым не верится, что живы.
И к мертвым выправив билет,
Всё едет кто-нибудь из близких
И время добавляет в списки
Еще кого-то, кого-то нет.
И ставит, ставит обелиски
* * *
Довоенный вальс
Феликс Лаубе
Мирное небо над крепостью Бреста,
В тесной квартире счастливые лица.
Вальс. Политрук приглашает невесту,
Новенький кубик блестит на петлице.
А за окном, за окном красота новолунья,
Шепчутся с Бугом плакучие ивы.
Год сорок первый, начало июня.
Все ещё живы, все ещё живы,
Все ещё живы, все, все, все.
Смотрит на Невском с афиши Утёсов,
В кинотеатрах идёт «Волга-Волга».
Снова Кронштадт провожает матросов:
Будет учебным поход их недолго.
А за кормой, за кормой белой ночи раздумье,
Кружатся чайки над Финским заливом.
Год сорок первый, начало июня.
Все ещё живы, все ещё живы,
Все ещё живы, все, все, все.
Мимо фасада Большого театра
Мчатся на отдых, трезвоня, трамваи.
В классах десятых экзамены завтра,
Вечный огонь у Кремля не пылает.
Всё впереди, всё пока, всё пока накануне:
Двадцать рассветов осталось счастливых:
Год сорок первый, начало июня.
Все ещё живы, все ещё живы,
Все ещё живы, все, все, все.
Вальс довоенный напомнил о многом,
Вальс воскресил дорогие нам лица,
С кем нас свела фронтовая дорога,
С кем навсегда нам пришлось разлучиться.
Годы прошли, и опять за окном тихий вечер.
Смотрят с портретов друзья молчаливо.
В памяти нашей сегодня и вечно
Все они живы, все они живы,
Все они живы, все, все, все.
Страницы памяти. 22 июня 1941 г
22 июня 1941 года. ПОМНИТЕ!
Казалось, было холодно цветам,
и от росы они слегка поблёкли.
Зарю, что шла по травам и кустам,
обшарили немецкие бинокли.
Цветок, в росинках весь, к цветку приник,
и пограничник протянул к ним руки.
А немцы, кончив кофе пить, в тот миг
влезали в танки, закрывали люки.
Такою всё дышало тишиной,
что вся земля еще спала, казалось.
Кто знал, что между миром и войной
всего каких-то пять минут осталось!
Я о другом не пел бы ни о чём,
а славил бы всю жизнь свою дорогу,
когда б армейским скромным трубачом
я эти пять минут трубил тревогу.
1943
МАЙОР ПРИВЁЗ МАЛЬЧИШКУ НА ЛАФЕТЕ
Майор привез мальчишку на лафете,
Погибла мать, сын не простился с ней.
За десять лет на том и этом свете
Ему зачтутся эти десять дней.
Его везли из крепости, из Бреста
Был исцарапан пулям лафет
Отцу казалось, что надежней места
Отныне в мире для ребенка нет.
Отец был ранен, и разбита пушка
Привязанный к щиту, чтоб не упал,
Прижав к груди заснувшую игрушку
Седой мальчишка на лафете спал.
Мы шли ему навстречу из России.
Проснувшись, он махал войскам рукой.
Ты говоришь, что есть еще другие,
Что я там был и мне пора домой.
Ты это горе знаешь понаслышке,
А нам оно оборвало сердца.
Кто раз увидел этого мальчишку
Домой прийти не сможет до конца.
Я должен видеть теми же глазами
Которыми я плакал там, в пыли,
Как тот мальчишка возвратится с нами
И поцелует горсть своей земли.
За все, чем мы с тобою дорожили,
Призвал нас к бою воинский закон.
Теперь мой дом не там, где прежде жили,
А там, где отнят у мальчишки он.
1941 год
Мы легли у разбитой ели.
Ждем, когда же начнет светлеть.
Под шинелью вдвоем теплее
На продрогшей, гнилой земле.
— Знаешь, Юлька, я — против грусти,
Но сегодня она не в счет.
Дома, в яблочном захолустье,
Мама, мамка моя живет.
У тебя есть друзья, любимый,
У меня — лишь она одна.
Пахнет в хате квашней и дымом,
За порогом бурлит весна.
Старой кажется: каждый кустик
Беспокойную дочку ждет…
Знаешь, Юлька, я — против грусти,
Но сегодня она не в счет.
Отогрелись мы еле-еле.
Вдруг приказ: «Выступать вперед!»
Снова рядом, в сырой шинели
Светлокосый солдат идет.
С каждым днем становилось горше.
Шли без митингов и знамен.
В окруженье попал под Оршей
Наш потрепанный батальон.
Зинка нас повела в атаку.
Мы пробились по черной ржи,
По воронкам и буеракам
Через смертные рубежи.
Мы не ждали посмертной славы.-
Мы хотели со славой жить.
…Почему же в бинтах кровавых
Светлокосый солдат лежит?
Ее тело своей шинелью
Укрывала я, зубы сжав…
Белорусские ветры пели
О рязанских глухих садах.
— Знаешь, Зинка, я против грусти,
Но сегодня она не в счет.
Где-то, в яблочном захолустье,
Мама, мамка твоя живет.
У меня есть друзья, любимый,
У нее ты была одна.
Пахнет в хате квашней и дымом,
За порогом стоит весна.
И старушка в цветастом платье
У иконы свечу зажгла.
…Я не знаю, как написать ей,
Чтоб тебя она не ждала?!
«В шинельке, перешитой по фигуре,
Она прошла сквозь фронтовые бури…» —
Читаю и становится смешно:
В те дни фигурками блистали лишь в кино,
Да в повестях, простите, тыловых,
Да кое-где в штабах прифронтовых.
Но по-другому было на войне —
Не в третьем эшелоне, а в огне.
…С рассветом танки отбивать опять,
Ну, а пока дана команда спать.
Сырой окоп — солдатская постель,
А одеяло — волглая шинель.
Укрылся, как положено, солдат:
Пола шинели — под, пола шинели — над.
Куда уж тут её перешивать!
С рассветом танки ринутся опять,
А после (если не сыра земля!) —
Санрота, медсанбат, госпиталя…
Едва наркоза отойдёт туман,
Приходят мысли побольнее ран:
«Лежишь, а там тяжёлые бои,
Там падают товарищи твои…»
И вот опять бредёшь ты с вещмешком,
Брезентовым стянувшись ремешком.
Шинель до пят, обрита голова —
До красоты ли тут, до щегольства?
Опять окоп — солдатская постель,
А одеяло — волглая шинель.
Куда её перешивать? Смешно!
Передний край, простите, не кино…
ДОРОГИ ВЕДУТ НА ЗАПАД
Даже ельник на стуже насквозь продрог,
Даже звёзды жмутся к луне,
А они идут вперёд без дорог,
По сугробам, по целине.
Не страшит их сражений горячий дых.
Ведь в селе, за рекой, внизу,
Поседевшие матери встретят их,
Утирая платком слезу.
Ведь навстречу им выйдет из лесу дед
С автоматом чужим в руке.
— Дорогие, — шепнёт им солдатка вслед
На родном, родном языке.
Кто прошёл здесь с мечом, от меча умрёт,
Как легла Бонапарта рать.
Каждый куст опалённый зовёт вперёд.
Каждый мёртвый велит карать.
Пусть метель по полям не устанет месть,
Не собьются полки с пути.
Нас на Запад ведут любовь и месть,
И врагу от нас не уйти.
Мечтатель, фантазер, лентяй-завистник!
Что? Пули в каску безопасней капель?
И всадники проносятся со свистом
вертящихся пропеллерами сабель.
Я раньше думал: «лейтенант»
звучит: «Налейте нам!»
И, зная топографию,
он топает по гравию.
ДО СВИДАНИЯ, МАЛЬЧИКИ
Я в жизнь вошёл тяжёлым и прямым.
Не всё умрёт. Не всё войдёт в каталог.
Но только пусть под именем моим
Потомок различит в архивном хламе
Кусок горячей, верной нам земли,
Где мы прошли с обугленными ртами
И мужество, как знамя, пронесли.
Мы жгли костры и вспять пускали реки.
Нам не хватало неба и воды.
Упрямой жизни в каждом человеке
Железом обозначены следы –
Так в нас запали прошлого приметы.
А как любили мы – спросите жён!
Пройдут века, и вам солгут портреты,
Где нашей жизни ход изображён.
Мы были высоки, русоволосы.
Вы в книгах прочитаете, как миф,
О людях, что ушли, не долюбив,
Не докурив последней папиросы.
Когда б не бой, не вечные исканья
Крутых путей к последней высоте,
Мы б сохранились в бронзовых ваяньях,
В столбцах газет, в набросках на
холсте.
Но время шло. Меняли реки русла.
И жили мы, не тратя лишних слов,
Чтоб к вам прийти лишь в пересказах
устных
Да в серой прозе наших дневников.
Мы брали пламя голыми руками.
Грудь раскрывали ветру. Из ковша
Тянули воду полными глотками
И в женщину влюблялись не спеша.
И шли вперёд, и падали, и, еле
В обмотках грубых ноги волоча,
Мы видели, как женщины глядели
На нашего шального трубача.
А тот трубил, мир ни во что не ставя
(Ремень сползал с покатого плеча),
Он тоже дома женщину оставил,
Не оглянувшись даже сгоряча.
Был камень твёрд, уступы каменисты,
Почти со всех сторон окружены,
Глядели вверх – и небо было чисто,
Как светлый лоб оставленной жены.
Так я пишу. Пусть неточны слова,
И слог тяжёл, и выраженья грубы!
О нас прошла всесветная молва.
Нам жажда зноем выпрямила губы.
Мир, как окно, для воздуха распахнут
Он нами пройден, пройден до конца,
И хорошо, что руки наши пахнут
Угрюмой песней верного свинца.
И как бы ни давили память годы,
Нас не забудут потому вовек,
Что, всей планете делая погоду,
Мы в плоть одели слово «Человек»!
Сороковые, роковые,
Военные и фронтовые,
Где извещенья похоронные
И перестуки эшелонные.
Гудят накатанные рельсы.
Просторно. Холодно. Высоко.
И погорельцы, погорельцы
Кочуют с запада к востоку.
А это я на полустанке
В своей замурзанной ушанке,
Где звездочка не уставная,
А вырезанная из банки.
Да, это я на белом свете,
Худой, веселый и задорный.
И у меня табак в кисете,
И у меня мундштук наборный.
И я с девчонкой балагурю,
И больше нужного хромаю,
И пайку надвое ломаю,
И все на свете понимаю.
Сороковые, роковые,
Свинцовые, пороховые.
Война гуляет по России,
А мы такие молодые!
Мы знаем, что ныне лежит на весах
И что совершается ныне.
Час мужества пробил на наших часах,
И мужество нас не покинет.
Не страшно под пулями мертвыми лечь,
Не горько остаться без крова,-
И мы сохраним тебя, русская речь,
Великое русское слово.
Свободным и чистым тебя пронесем,
И внукам дадим, и от плена спасем
Навеки
Ещё той ночью игры снились детям,
Но грозным рёвом, не пустой игрой,
Ночное небо взрезав на рассвете,
Шли самолёты на восток.
Их строй
Нёс, притаясь, начало новой ноты,
Что, дирижёрским замыслам верна,
Зловещим визгом первого полёта
Начнёт запев по имени — война.
Но дирижер не знал, что в этом звуке,
Где песнь Победы чудилась ему,
Звучат народа собственного муки,
Хрипит Берлин, поверженный в дыму.
Той первой ночью, в ранний час рассвета,
Спала земля в колосьях и цветах,
И столько было света,
Столько цвета,
Что снились разве только в детских снах.
Той ночью птицы еле начинали
Сквозь дрёму трогать флейты и смычки,
Не ведая, что клювы хищной стаи
Идут, уже совсем недалеки.
Там где-то стон растоптанной Европы,
А здесь заставы день и ночь не спят.
Притих в лазурной дымке Севастополь.
Притих под белой ночью Ленинград.
Штыки постов глядятся в воды Буга.
Ещё России даль объята сном…
Но первой бомбы вой коснулся слуха,
И первый гром — и первый рухнул дом.
И первый вопль из детской колыбели,
И материнский, первый, страшный крик,
И стук сердец, что сразу очерствели
И шли в огонь, на гибель, напрямик.
И встал в ту ночь великий щит народа
И принял в грудь ударов первый шквал,
Чтоб год за годом, все четыре года,
Не утихал сплошной девятый вал…
… Всё отошло. Заволоклось туманом.
И подняла Победа два крыла.
Но эта ночь, как штыковая рана,
Навек мне сердце болью обожгла.
На братских могилах не ставят крестов,
И вдовы на них не рыдают,
К ним кто-то приносит букеты цветов,
И Вечный огонь зажигают.
ЖИВОЕ ПЛАМЯ
В память о заживо сожжённых осенью 1942 г. жителях деревни Реповщина
Браславского района Витебской области
Неужто расстреляют? Как же дети?!
Их тридцать человек. Все мал мала*…
Матвейка мой… Я за него в ответе…
Зачем его невестка привезла?!
Остался бы в Саратове, быть может,
Всё было бы иначе. Что теперь?
Совсем немного он на свете пожил…
Нет, не посмеют … Немец же не зверь!
Играет поминальную жалейка**
О тех, кто принял муки в смертный час.
ЧЕТВЁРТОЕ МЕСТО В ТЕМАТИЧЕСКОМ КОНКУРСЕ «ПАМЯТНИКИ РАССКАЗЫВАЮТ» МЕЖДУНАРОДНОГО ФОНДА ВЕЛИКИЙ СТРАННИК МОЛОДЫМ. 7 июня 2020 г.
Заставка: Художник В. Папко. 22 июня 1941 года